Манаков, В. С.: Он открыл мне Венгрию
Недавно я узнал о смерти моего венгерского друга, поэта, прозаика, Иштвана Бака (1948-1995). Парадокс заключается в том, что известие об этом я получил только через два года после его кончины.
Письмо ссообщением о его кончине пришло на мой старый адрес, валялось в подъезде, его подобрала сердобольная соседка, и вот только через два года я узнаю о том, что Иштвана больше нет... Таковы наши нравы. В связи с этим вспоминаю еще два момента нашей совковой жизни. Первый – это препятствия со стороны чиновников Министерства культуры (1984 г.) в выдаче характеристики моей жене для поездки по приглашению к Иштвану. Сколько нервов, крови стоила нам эта борьба, как беспокоился наш друг в ожидании известия о нашем приезде...
Второй – реплика сотрудника а ОВИРЕ (бывший выпускник СГУ): "А почему Вы едете через 12 лет после того, как виделись с ним?" На это я ответил, что интеллигентные люди могут общаться духовно, через почту... Можно и через 12 лет встречаться так. как будто мы только что вчера сидели вместе.
Познакомился я с ним в студенческие годы. Я купил интересные пластинки и хотел где-то послушать музыку (будучи "бедным студентом", я не имел проигрывателя). Вдруг за стеной, в соседней комнате общежития, я услышал, что кто-то крутит пластинку классического содержания...
Я понял, что за стеной – меломан. Постучал наурад, и так мы стали друзьями. Иштван был страстный любитель серьезной музыки, прежде всего симфонической. Он знал ее лучше многих профессионалов...
Встав с утра, он включал Малера и Брукнера, или Бела Бартока... Кстати, он открыл мне этого великого венгерского композитора XX века... Когда он слушал Малера, покуривая трубку с голландским табаком, то говорил: "Это абсолютны!"
У нас были общие музыкальные и литературные вкусы и пристрастия...
В студенческом городке, Новоизмайловский проспект – 11, он был один, скучал без жены, которая приехала позже. Оба они – русисты. Он литературовед, она лингвист. В ЛГУ они были на стажировке. Иштван защитил в Питере диплом по "Конармии" И. Бабеля.
В то время (1972 г.) у нас собралась интернациональная компания: русский, венгр, еврей, японка (жена венгерского студента-филолога), армянка... Смесь языков, культур, индивидуальностей, национальных застолий...
Иштван работал в журнале для подростков "Следопыт" ("Кинчкереше"), где печатались лучшие произведения венгерской и мировой литературы ("без идеологии", – как отмечал Иштван). Это был 1984 год, закат "эпохи застоя". Иштван и Тюнде, его жена, взахлеб читали нашу диссидентскую литературу – Солженицына, В. Шаламова (в оригинале!). Там, сидя в шезлонге на пляже, на берегу Тиссы, я впервые читал запрещенный у нас "Архипелаг ГУЛАГ".
В Венгрии у нас тоже были интересные тусовки, например, велосипедная вылазка на хутор в составе двух русистов, социолога-экологиста – Яноша (именно он прислал мне письмо с печальным известием), его подруга – специалист по "марксистско-ленинской политэкономии", мое семейство. Караван велосипедистов выглядел забавно...
В Будапеште (а мы гостили у Иштвана в Сегеде) он познакомил нас с другом, философом Ласло, который, кстати, был здесь в 1985 году на финно-угорском конгрессе и у меня в гостях станцевал старинный военный венгерский танец.
Иштван – очень глубокий поэт и прозаик философско-лингвистического склада. Его любовь к музыке отразилась и в его литературном творчестве. Один из его рассказов "Сексардская месса" посвящен Ф. Листу, написавшему мессу для церкви родного города Иштвана Сексард, где он и похоронен. Как пишет Янош, до последних дней (после раковой операции) Иштван работал, писал, переводил Пушкина... Это был мягкий, умный, добрый человек, понимавший юмор... Помню его легкую, мягкую усмешку-ухмылку, пробивавшуюся через большую черную бороду...
Он открыл мне Венгрию, ее историю, культуру, быт, людей... На прощанье мои венгерские друзья сказали: "Забудь все, о чем мы здесь говорили" (повторяю: был еще 1984 – оруэлловский! – год). Но я не забыл... Вернувшись, я кое-что рассказал нашим историкам-студентам СГУ о том, что увидел в Венгрии, на лекции, вызвав у них некоторое замешательство. Мои друзья, будучи вполне лояльными по отношению к режиму, в то же время начинали понимать, что так называемый мятеж был справедливой революцией октября 1956 года (это было восстание против тоталитарного режима)... Но близился 1985 год. К чести венгров, они не уничтожают памятники воинам, павшим за освобождение Венгрии от фашизма. Когда служил в ГДР, наш оркестр играл марш "Вхождение Красной Армии в Будапешт". И венгры понимают, что в 1944 г. Красная Армия вступала в Будапешт как освободительница... А в октябре 1956 г. играла роль международного жандарма. Через 12 лет советская армия вступила на танках в Прагу. Опыт Праги 1968 г. помог моим друзьям понять, что советский милитаризм совсем небезопасен.
Я счастлив, что в свое время встретил Иштвана, скорблю о его кончине.
(Verbum / Слово (Газета Сыктывкарского университета) [1998?])